Следующее утро началось с неприятностей…
Вместо того чтобы мыть посуду после завтрака, Лена сидела на табуретке и смотрела в окно, задумавшись о чем-то. Такое случалось не в первый раз: часто, делая что-то, она забывалась и уходила в свои мысли. Зная за собой этот недостаток, она старалась контролировать себя. Но на этот раз ей это не удалось. Более того, мама уже один раз заходила в кухню и заставала ее за этим «ничегонеделанием». Она очнулась, схватилась за тарелки, но через несколько минут опять вернулась в прежнее состояние… Когда дверь в кухне открылась, Лена вздрогнула, спохватившись. Но было уже поздно.
– Что это такое?! Ты тут торчишь целый час, а все без толку!
– Мама, прости…
– «Прости»! Уж лучше бы я сама помыла! У тебя только книги на уме, и прочая чепуха!
– Чепуха?! – От волнения Лена выпустила из рук тарелку, и та, не разбившись, – хоть это хорошо! – с грохотом покатилась по полу. В кухню вбежал разъяренный отец:
– Что тут происходит?! Ленка, когда ты хотя бы посуду научишься мыть!
– Ничего тут не происходит! – Она бросила тарелки в раковину и выбежала из кухни. Не разбирая дороги, спотыкаясь, Лена влетела в свою комнату и захлопнула дверь.
Она чувствовала себя виноватой, более того – знала наверняка, что виновата. Но как же больно было слышать слова о «книгах и прочей чепухе»! Да, она опять забылась, но думала вовсе не о чепухе! А впрочем, может быть, это и в самом деле чепуха… Она не знала, как отнестись к тому, что занимало ее мысли в последнее время.
…– Лена, что случилось? – прозвучал знакомый голос.
– Ох, Немо, ничего особенного. Только вот теперь весь день испорчен.
И вправду, теперь целый день надо было думать, как избежать дальнейшего конфликта. Но нет, только не сейчас, не хочется об этом думать… И все же, сидит в голове слово «чепуха». «Чепуха, чепуха! Никакая это не чепуха, и неважно, что она об этом не знает!!! А тогда что это? Тоже – не знаю! Вернее, знаю… и что из того? Что делать? Попросить совета – у кого? Кеяне все известно, и Ильсору… но как тут вообще можно просить совета?!»
Лена легла на диван, уткнулась лицом в подушку… Но ее мысли были прерваны словами Немо:
– Ну хватит, вставай… Я ведь все слышал. Ты виновата, но и она не права. Успокойся, прошу тебя.
– Постараюсь… Ты зачем пришел, есть какие-нибудь новости?
– Да нет, просто выдалась свободная минута… Можно тут у тебя немного посидеть?
– Можно… Только вот скажи, Немо, что мне теперь делать? Из комнаты боюсь выходить.
– Что ты так переживаешь? По-моему, ничего особенно страшного не произошло. Разве раньше не было ничего такого?
– Было… только не такое.
Лена, вздохнув, уселась на диван. Немо же подошел к столу, на котором лежал альбом для рисования.
– Можно взглянуть?
– Что это? А, новый альбом… Посмотри, – сказала она после некоторого раздумья.
…Она нигде не училась рисованию. Посещать художественную школу не было возможности. Ее рисунки страдали всевозможными ошибками, искажениями, и она знала об этом. Но, тем не менее, она рисовала. И, несмотря на все ошибки, которые, к тому же, постепенно исчезали – ведь она знала их и старалась исправить! – кое-что ей, несомненно, удавалось – лица, жесты. Ничто не скажет о человеке больше, чем его лицо. А люди были главным в ее рисунках.
Немо листал альбом. Тут было «всего понемногу». Сначала шли два рисунка – сильно истертый резинкой натюрморт с двумя яблоками, лежащими на тарелке, и копия фрагмента «Сикстинской Мадонны» Рафаэля – в таком же состоянии…
А дальше – иллюстрации к прочитанным книгам, собственные композиции, картинки из жизни Колонии, портреты колонистов. Вот сюжет из «Двадцати тысяч лье под водой» – Нед Ленд схватился с матросом «Наутилуса», Аронакс и Консель пытаются остановить его, но сделает это через секунду Немо, показавшийся в дверях. На следующем листе – головка девушки с огромными серыми глазами и пушистыми светлыми волосами. Этот образ не раз появлялся в ее рисунках. Иногда Лену спрашивали, кто это – но она отмалчивалась или говорила что-нибудь вроде «сама не знаю, пришло что-то в голову». Но для Немо и для всех остальных колонистов тут не было никакой загадки… Правда, этот портрет Кеяны был не вполне удачным – лицо получилось чересчур вытянутым. На следующем листе – Ильсор. Темные волосы, перехваченные на лбу серебряным обручем, блестящие глаза, тонкие черты лица – рамерианец вышел великолепно! А вот – снова «Наутилус», но уже времен Колонии: Немо и Ленд склонились над картой, Аронакс смотрит в иллюминатор, рядом с ним стоят Ильсор и Сайрес Смит, чуть подальше – Ихтиандр…
Следом шли несколько набросков – фигуры древнерусских ратников и татаро-монгольских воинов. Недавно она увлеклась историей Золотой Орды.
Рядом – давняя любовь: мифы древней Греции – Андромеда и Персей. Лена много раз рисовала этот сюжет, но никогда не была довольна тем, что получалось. Вот и сейчас она скептически поджала губы, глядя на рисунок.
Взглянув на следующий лист, Немо улыбнулся, вновь увидев самого себя. Лена изобразила его стоящим у иллюминатора, на фоне подводного пейзажа. Гордо поднятая голова, прямой взгляд больших тёмных глаз, руки, скрещенные на груди… Таким запомнился он Аронаксу, таким знали его сейчас жители острова Линкольна.
Этот рисунок был последним в альбоме. Тут же лежало еще восемь или десять листов, вырванных и сложенных пополам. Все они оказались начатыми набросками того же портрета. На нескольких из них работа была уже почти закончена, но в последний момент все было перечеркнуто, а на одном виднелась даже крупная надпись: НЕ ТО!
– Не слишком ли много внимания уделено моему порт-рету?
– А что делать? Рисуешь, стараешься, а потом вдруг видишь: или вообще все перекошено, или голова слишком большая, или руки не получились…
– Но Кеяну, например, ты оставила так, как вышло.
– А тебя решила правильно нарисовать! – рассмеялась Лена. – Кеяне некогда альбомы рассматривать, она все на Луне пропадает, а ты, боюсь, придерешься, обидишься!
– Ну, у меня тоже забот хватает и на «Наутилусе», и на острове, и на Луне. Как видишь, со всем справляюсь, и к тебе тоже успеваю забегать. А вот ты на «Наутилусе» стала реже бывать. Почему?
– Не знаю. Не замечала.
– Как это «не замечала»? Раньше дни и ночи у нас сидела, а сейчас за целый месяц только вчера показалась!
– В других местах стала больше бывать – на Луне, например. И дома у меня большая загруженность, уроков много… Знаешь, – вдруг сказала она, – я влюбилась.
– Вот так новость! В кого же?
– Не скажу! – Видимо, собственные слова были для нее неожиданностью, и теперь, растерявшись, она не знала, что делать. – В колониста, конечно, – сказала она более спокойно.
– Почему «конечно»? Что, больше и влюбиться не в кого?
– Не в кого! Сам посуди: кого я еще вижу, где бываю? Наконец, где еще можно встретить столько подходящих кандидатур?
Последние слова были сказаны уже в шутливо-ироническом тоне.
– И что же, – сказал Немо таким же тоном, – эта влюбленность свалилась на тебя, как снег на голову?
– Нет, – серьезно ответила она. – Мне кажется, я с самого начала его люблю… как только он появился.
Лена подошла к окну, потом, вернувшись к столу, выдвинула ящик, начала искать что-то в нем… Немо смотрел на нее с чуть грустной улыбкой.
– А что же этот человек – он знает об этом? – наконец, спросил он.
Лена молчала.
– Все ясно: больше ты ничего не скажешь... Да и не может никто, и я в том числе, в твои тайны вмешиваться. А все же, как быстро время летит. Кажется, только что ты была десятилетней девочкой – и вот: любовь, тайны… – он улыбнулся.
– А может, это в десять лет и началось, – сказала она. –
И теперь вот – не знаю, что делать. А тут еще Бальмонт…
– Кто?
– Бальмонт! Мне этот поэт, в сущности, не нравится – мне ближе Бунин. Но недавно я наткнулась на одно стихотворение – и ахнула. Мне даже показалось, что это какой-то рок, судьба, предсказание…
Раздался звонок в дверь.
– Боже мой, это же физика! – Лена схватилась за голову. – Я же про нее совсем забыла!
– Неужели не выучила?
– Нет, выучила, но утром не повторила, а это для меня большой риск… Ну, пока, ближе к вечеру я буду на «Наутилусе».
– Приходи, вместе пойдем Каллисто проведать.
– Ладно!
